Авось

Category: Poetry
Описание в сентиментальных документах, стихах и молитвах славных
злоключений Действительного Камер-Герра Николая Резанова, доблестных
Офицеров Флота Хвастова и Довыдова, их быстрых парусников «Юнона» и «Авось»,
сан-францисского Коменданта Дон Хосе Дарио Аргуэльо, любезной дочери его
Кончи с приложением карты странствий необычайных.

«Но здесь должне я Вашему Сиятельству зделать исповедь частных моих
приключений. Прекрасная Консепция умножала день ото дня ко мне вежливости,
разные интересные в положении моем услуги и искренность, начали неприменно
заполнять пустоту в моем сердце, мы ежечастно зближались в объяснениях,
которые кончились тем, что она дала мне руку свою...»


«Пусть как угодно ценят подвиг мой, но при помощи Божьей надеюсь хорошо
исполнить его, мне первому из России здесь бродить так сказать по ножевому
острию».


«Теперь надеюсь, что «Авось» наш в мае на воду спущен будет...»


«Авось» назывется наша шхуна.
Луна на волне, как сухой овес.
Трави, Муза, пускай худо,
Но нашу веру зовут «Авось»!

«Авось» разгуляется, «Авось» вывезет,
Гармонизируется Хавос.
На суше- барщина и фонвизины,
А у нас — весенний девиз «Авось»!

Когда бессильна «Аве Мария»,
Сквозь нас выдыхивает до звезд
Атеистическая Россия
Сверхъестественное «авось!»

Нас мало, нас адски мало,
И самое страшное, что мы врозь,
Но из всех притонов, из всех кошмаров
Мы возвращаемся на «Авось».

У нас ноль шансов против тыщи
Крыш-ка!
Но наш ноль — просто красотища,
Ведь мы выживали при «минус сорока».

Довольно паузы. Будет шоу.
«Авось» отплытье провозгласил.
Пусть пусто у паруса за душою,
Но пусто в сто лошадиных сил!

Когда же, наконец, откинем копыта
И превратимся в звезду, в навоз —
Про нас напишет стишки пиита
С фамилией, начинающейся на «Авось».

В Сан-Франциско «Авось» пиратствует —
ЧП!
Доченька губернаторская
Спит у русского на плече.
И за то, что дыханьем слабым
Тельный крест его запотел,
Католичество и Православье,
Вздев крыла, стоят у портьер.
Расшатываются устои.
Ей шестнадцать с позавчера,
С дня рождения удрала!
На посту Давыдов с Хвастовым
Пьют и крестятся до утра.

Хвастов: А что ты думаешь, Довыдов...
Довыдов: О происхожденьи видов?
Хвастов: Да нет...


Плачет с Сан-францисской колокольни
Барышня. Аукается с ней
Ярославна! Нет, Кончаковна —
Кончаковне посолоней!

«Укрепи меня, Мать-Заступница,
против родины и отца,
Государственная преступница,
Полюбила я пришлеца.

Полюбила за славу риска,
В непроглядные времена
На балконе высекла искру
Пряжка сброшенного ремня.

И за то, что учил впервые
Словесам ненашей страны,
Что, как будто цветы ночные,
Распускающиеся в порыве,
Ночью пахнут, а днем — дурны.

Пособи мне, как пособила б
Баба бабе. Ах, Божья Мать,
Ты, которая не любила,
Как Ты можешь меня понять?!

Как нища ты, людская вселенная,
В боги выбравшая свои
Плод искусственного осеменения,
Дитя духа и нелюбви!

Нелюбовь в ваших сводах законочных.
Где ж исток?
Губернаторская дочь, Конча,
Рада я, что Твой Сын издох!..»

И ответила Непорочная:
«Доченька...»

Ну, а дальше мы знать не вправе,
Что там шепчут две бабы с тоской —
Одна вся в серебре, другая —
До колен в рубашке мужской.

Хвастов: А что ты думаешь, Довыдов...
Довыдов: Как вздернуть немцев и пиитов?
Хвастов: Да нет...
Довыдов: Что деспоты не создают условий для работы?
Хвастов: Да нет...


«Ну что Тебе надо еще от меня?
Икона прохладна. Часовня тесна.
Я музыка поля, ты — музыка сада,
Ну что Тебе надо еще от меня?

Я был не из знати. Простая семья.
Сказала: «Ты темен.» — Учился латыни.
Я новые земли открыл золотые.
И это гордыни Твоей не цена?

Всю жизнь загубил я во имя Твоя.
Зачем же лишаешь последней услады?
Она ж несмышленыш и малое чадо...
Ну, что Тебе надо уже от меня?

И вздрогнули ризы, окладом звеня,
И вышла усталая и без наряда.
Сказала: «Люблю тебя, глупый. Нет сладу.
Ну что тебе надо еще от Меня?»

Хвастов: А что ты думаешь, Довыдов...
Довыдов: О макси-хламидах?
Хвастов: Да нет...
Довыдов: Дистрофично безвластие, а власть катастрофична?
Хвастов: Да нет...
Довыдов: Вы надулись? Что я и крепостник и вольнодумец?
Хвастов: Да нет... О бабе, о рязановской.
Вдруг нас американцы водят за нос?
Довыдов: Мыслю, как и ты, Хвастов, —
Давить их, шлюх, без лишних слов.
Хвастов: Глядь! Дева в небе показалась, на облачке.
Довыдов: Показалось...


«Губернатор в доказательство искренности и с слабыми ногами танцевал у
меня, и мы не щадили пороху ни на судне, ни на крепости, гишпанские гитары
смешивались с русскими песельниками. И ежели я не мог окончить женитьбы
моей, то сделал кондиционный акт...»

Помнишь, свадебные слуги, после радужной севрюги
Апельсинами в вине
обносили не?

Как лиловый поп в битловке, под колокола былого,
Кольца, тесные с обновки, с имечком на тыльной стороне, —
Нам примерил не?

А Довыдова с Хвастовым, в зал обеденный с вострогом
Впрыгнувших на скакуне, —
Выводили не?

А мамаша, удивившись, будто давленые вишни
На брюссельской простыне, озадаченной родне, —
Предъявила не?

(лейтенантик Н.
Застрелился не.)

А когда вы шли с поклоном, смертно-бледная мадонна
К фиолетовой стене
Отвернулась не?

Губернаторская дочка,
Где же гости? Ночь пуста.
Перепутались цепочкой
Два нательные креста.


«... но имя Монарха нашего более благословляться будет, когда в
счастливые дни его свергнут Россияне рабство чуждым народам... Государство в
одном месте избавляется от вредных членов, но в другом от них же получает
пользу и ими города создает...»
Н. Резанов — Н. Румянцеву.


Любезный государь Иван Иванович Дмитриев,
Оповещаю, что достал
Тебе настройку из термитов.
Душой я бешено устал!
Чего ищу? Чего-то свежего!
Земли старые — старый сифилис.
Начинают театры с вешалок.
Начинаются царства с виселиц.
Земли новые — tabula rasa.
Расселю там новую расу —
Третий Мир — без деньги и петли,
Ни республики, ни короны!
Где земли золотое лоно,
Как по золоту пишут иконы,
Будут лики людей светлы.
Был мне сон, дурной и чудесный
(Видно, я переел синюх).
Да, случась при Дворе, посодействуй —
На американке женюсь...

Чин икс: «А вы,Резанов,
Из куртизанов!
Хихикс...»


Были петербуржцы — станем сыртывкарцы.
На снегу дуэльном — два костра.
Одного — на небо, другого — в карцер!
После сатисфакции — два конца!
Но пуля врезалась в пулю встречную.
Ай да Довыдов и Хвастов!
Враги вечные на братство венчаны.
И оба — к Резанову, на Дальний Восток...

Чин игрек: «Засечены в подпольных играх».
Чин икс: «Но государство ценит риск».

«15 февраля 1806 года.
Объясняя вам многие характеры, приступлю теперь к прискорбному для меня
описанию г. Х..., главного действующего лица в шалостях и вреде общественном
и столь же полезного и любезнаго человека, когда в настоящих он правилах...
В то самое время покупал я судно Юнону и сколь скоро купил, то зделал его
начальником, и в то же время написал к нему Мичмана Довыдова. Вступая на
судно, открыл он тьо пьянство, еоторое три месяца к ряду продолжалось, ибо
на одну свою персону, как из счета его в заборе увидите, выпил 9 В? ведр
французской водки и 2 В? ведра крепкого спирту кроме отпусков другим и,
словом, споил с кругу корабельных, подмастерьев, штурманов и офицеров.
Беспросыпное его пьянство лишило его ума, и он всякую ночь снимается с
якоря, но к счастью, что матросы всегда пьяны...»

.

«17 июня 1806 года.
Здесь видел я опыт искусства лейтенанта Хвастова, ибо должно отдать
справедливость, что одною его решимостью спаслись мы и столько же удачно
вышли мы из мест, каменными грядами окруженных...»
(
.

:

Мы — Довыдов и Хвастов,
Оба лейтенанты.
Прикажите — в сто стволов
Жахнем латинянам!
«Стоп, Довыдов и Хвастов!» —
«Вы мягки, Резанов».-
«Уезжаю. Дайте штоф..
Вас оставлю в замах».
В бой, Довыдов и Хвастов!
Улетели. Рапорт:
«Пять Восточных островов
Ваши, Император!»

«Я должен отдать справедливость искусству гг. Хвостова и Давыдова,
которые весьма поспешно совершили рейсы их...»

«18 октября 1807 года.
Когда я взошел к Капитану Бухарину, он, призвав караульного
унтер-офицера, велел арестовать меня. Ни мне, ни лейтенанту Хвостову не
позволялось выходить из доу и даже видеть лицо какого-нибудь сметрного...
Лейтенант Хвостов впал в опсную горячку. Вот картина моего состояния! Вот
награда, если не услуг, то по крайней мере желания оказать оные. При
сравнении прошедшей моей жизни и настоящей сердце обливается кровью и
оскорбленная столь жестоким образом честь заставляет проклинать виновника и
самую жизнь.
Мичман Давыдов.»

.

Чин игрек: Вот панегирик:
«Николай Резанов был прозорливым политиком. Живи Н. Резанов на 10 лет
дольше, то, что мы называем Калифорнией и Американской Британской Колумбией,
были бы русской территорией».
Адмирал Ван Дерс (США).

Чин икс: Сравним, что говорит наш Головнин:
«Сей г. Резанов был человек скорый, горячий, затейливый писака,
говорун, имеющий голову более способную создавать воздушные замки в
кабинете, нежели к великим делам, происходящим в свете...»
Флота Капитан второго ранга и и кавалер В.М. Головин

Чин икс: «А вы, Резанов,
Пропили замок.
Вот иск.»


Тут одного гишпанца угораздило
По-своему переложить Горация.
Понятно, это не Державин,
Но любопытен по терзаньям.

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный.
Увечный
Наш бренный разум цепляется за пирамиды, статуи, памятные места —
Тщета!
Тыща лет больше, тыща лет меньше —
Но дальше ни черта!

Я — последний поэт цивилизации.
Не нашей, римской, а цивилизации вообще.
В эпоху духовного кризиса и цивилизации
Культура — позорнейшая из вещей.

Позорно знать неправду и не назвать ее,
А назвавши, позорно не искоренять,
Позорно похороны называть свадьбою,
Да еще кривляться на похоронах.

За эти слова меня современники удавят.
А будущий афро-евро-америко-азиат
С корнем выроет мой фундамент,
И будет дыра из планеты зиять.

И они примутся доказывать,
Что слова мои были вздорные,
Сложат лучшие песни, танцы, понапишут книг...
И я буду счастлив, что меня справедливо вздернули.
Вот это будет тот еще памятник!»

«16 августа 1804 года.
Я должнен также Вашему Императорскому Величеству представить замечания
мои о приметном здесь уменьшении народа. Еще более припятствует размножению
жителей недостаток женского полу. Здесь теперь более нежели тридцать человек
по одной женщине. Молодые люди приходят в отчаяние, а женщины разными по
нужде хитростами вовлекаются в распутство и делаются к деторождению
неспособными».
(Из письма Резанова Императору).

Чин икс: «И ты, без женщин забуревший,
На импорт клюнул зарубежный?!
Раскис!»

«Предложение мое сразило воспитанных в фанатизме родителей ея,
разность религий, и впереди разлука с дочерью было для них громовым ударом».

Отнесите родителям выкуп
За жену:
Макси-шубу с опушкой из выхухоля,
Фасон «бабушка-инженю»,

Принесите кровать с подзорами,
И, как зрящий сквозь землю глаз,
Принесите трубу подзорную
Под названием «унитаз».

(Если глянуть в ее окуляры,
Ты увидишь сквозь шар земной
Трубы нашего полушария,
Наблюдающие за тобой),

Принесите бокалы силезские,
Из поющего хрусталя,
Ведешь влево — поют «Марсельезу»,
Ну а вправо — «Храни короля!»

Принесите три самых желания,
Что я прятал от жен и друзей,
Что угрюмо отдал на заклание
Авантюрной планиде моей!..

Принесите карты открытий,
В дымке золота как пыльца,
И, облив самогоном, сожгите
У надменных дверей дворца!

«... они прибегнули к Миссионерам, те не знали, как решиться, возили
бедную Консепсию в церковь, исповедовали ее, убеждали к отказу, но решимость
с обеих сторон наконец всех успокоила. Святые отцы оставили разрешению
Римского Престола, и я принудил помолвить нас, на что согласие, но с тем,
чтоб до разрешения Папы было сие тайною.»

Чин икс: «Есть еще образ Божьей Матери,
где на эмальке матовой
автограф Их-с...»

«Я представил ей край Российской посуровее и притом во всем изобильной,
она была готова жить в нем...»

Резанов — Конче.

Я тебе расскажу о России,
Где злодействует соловей,
Сжатый страшной любовной силой,
Как серебряный силомер.

Там Храм Матери Чудотворной.
От стены наклонились в пруд
Белоснежные контрофорсы,
Словно лошади, воду пьют.

Их ночная вода поила
Вкусом чуда и чабреца,
Чтоб наполнить земною силой
Утомленные небеса.

Через год мы вернемся в Россию.
Вспыхнет золото и картечь.
Я заставлю, чтоб согласились
Царь мой, Папа, и твой отец!


Восхитились. Разобрались. Заклеймили.
Разобрались. Наградили. Вознесли.
Разобрались. Взревновали. Позабыли.
Господи, благослови!
А Довыдова с Хвастовым посадили.


Светлый мой, возлюбленный, студится
Тыща восемьсотая весна!
Матерь от Любви Своей Отступница,
Я перед природою грешна.

Слушая рождественские звоны,
Думаешь, я радостна была?
О любви моей незарожденной
Похоронно бьют колокола.

Надругались. А о бабе позабыли.
В честь греха в церквах горят светильни.
Плоть не против Духа, ибо Дух —
То, что возникает между двух.

Тело отпусти на покаянье!
Мои церкви в тыщи киловатт
Загашу за счастье окаянное
Губы в табаке поцеловать!

Бог, Любовь Единая в трех лицах,
Воскреси любую из марусь...
Николай и наглая девица,
Вам молюсь!..

Спите, милые, на шкурках россомаховых.
Он погибнет в Красноярске через год.
Она выбросит в пучину мертвый плод,
Станет первой сан-францисскою монахиней.

Available translations:

Русский (Original)