Белый город, синие заливы, на высоких мачтах – огоньки... Нет, я буду все-таки счастливой многим неудачам вопреки. Ни потери, ни тоска, ни горе с милою землей не разлучат, где такое трепетное море...
Сегодня вновь растрачено души на сотни лет, на тьмы и тьмы ничтожеств... Хотя бы часть ее в ночной тиши, как пепел в горсть, собрать в стихи... И что же? Уже не вспомнить и не повторить...
Сейчас тебе всё кажется тобой: и треугольный парус на заливе, и стриж над пропастью, и стих чужой, и след звезды, упавшей торопливо. Всё – о тебе, всё – вызов и намек....
Вот ругань плавает, как жир, пьяна и самовита. Висят над нею этажи, гудят под нею плиты, и рынок плещется густой, как борщ густой и пышный, а на углу сидит слепой, он важен и напыщен....
Словно строфы – недели и дни в Ленинграде, мне заглавья запомнить хотя б: «Прибыл крымский мускат...» На исходе пучки виноградин, винный запах антоновок сытит октябрь.
И вот в послевоенной тишине к себе прислушалась наедине... . . . . . . . . . . . . . . . . Какое сердце стало у меня, сама не знаю, лучше или хуже: не отогреть у мирного огня,...
Я сердце свое никогда не щадила: ни в песне, ни в дружбе, ни в горе, ни в страсти... Прости меня, милый. Что было, то было Мне горько. И все-таки всё это – счастье. ...